Твоя девочка

твоя девочка стала совсем большая: разбила машину, купила квартиру, забросила куклы...
хочешь, я расскажу тебе, что до сих пор мешает, забыть твой номер и адрес? пойдем на кухню,
у меня там кстати коньяк... три звезды, букет, дагестанский розлив....
ну, не смущайся, это всего лишь я. а это? это всего лишь розы...
нет, тебя это ни к чему не обяжет. нет, я лягу потом спать на диване молча.
ну знаешь, это какая-то лажа — нежность искать в твоем этом оскале волчьем!
но я все-таки помню, какой ты умеешь быть... дикой? я чую и силу и страсть в напряженьи позы.
если скажешь — уйду не оглядываясь, моя Эвридика, и черт с ним — коньяк не коняк, розы не розы.
хочу? чтобы ты была счастлива. только ли это? хочу, разумеется, быть счастливой с тобой рядом.
и у нас в очередной раз есть целое лето, чтобы проститься с этим локальным адом.

p.s. твоя девочка стала взрослой. а ты? неужели совсем не скучала?
да черт с ним! бросай ты к дьяволу эти розы!

ДАВАЙ ВСЕ НАЧНЕМ СНАЧАЛА?!!!!


© Copyright: Марта Яковлева, 2010

Серия сообщений "В гостях © Марта Яковлева":
Часть 1 — все равно любит
Часть 2 — re Peater
...
Часть 45 — breathing
Часть 46 — От лично
Часть 47 — Твоя девочка

Без заголовка

Зачем мне знать, что ты меня отдашь,
и ты, и ты, и все, кому поверю.
Потом, ломая в пальцах карандаш,
и холодея от шагов за дверью,
потом, покинув буквы и слова,
весь этот скарб, всю эту непотребность,
вдруг различить: апрельская трава –
какая нежность, трепетность и бледность.
Но ты иди, зажмурься и иди,
теперь никто тебя не любит злее,
никто так крепко не прижмёт к груди,
как только смерть одна обнять умеет.
Как только жизнь умеет отпустить.
Как только может ринуться навстречу
апрель, и всю тебя умять в горсти,
и дуть, и дуть, пока не станет легче.
За то, что в горле снова горячо
от тишины и немоты тягучей,
молчи, молчи — чего тебе ещё,
тебе — ничейной, глупой и живучей.
Вот этот мальчик, девочка и кот,
вот этот город маленький, бумажный.
А больше вряд ли кто-нибудь придёт,
но даже это, в сущности, не важно.
Нас всех потом без боя отдадут,
шутя и плача, радуясь, вздыхая…
Но придержи меня, пока я тут,
пока я тут, пожалуйста, пока я…

такая ядерная зима. как будто все, абсолютно все разлюбили разом.
как будто все деньги кончились, и все работы сошли на нет...
такая ядерная зима. как будто снова на кухне у бабушки пахнет газом,
и ты понимаешь, что детство кончилось. и проверяешь свет,
прежде чем выйти из дома, и проверяешь запоры на окнах,
и говоришь ей — нуну, тише-тише, тетя люба тебе почитает книжку,
а она плачет и в редкие минуты света говорит тебе — скоро сдохну,
а потом снова тьма и зовет, то дедушку, то какого-то мишку.

такая ядерная зима. как будто все, абсолютно все вдруг исчезли. нету.
как будто по снегу, по пояс в снегу идешь, разгребая дно
и понимаешь, что ни тушенки, ни автомата, ни города, ни ракеты,
а только тьма, навсегда абсолютная тьма. и ни бога ни черта. одно.
и бесполезно смотреть в телефон, проверять какую-то почту,
тебе не кому больше писать, тебе не кому больше звонить...
да, ты выжил. и что? ты бредешь через снег бесконечной томительной ночью,
и все шепчешь кому-то — прости, извини, извини....

ну так вышло. не ты, а они. а тебе — оставаться.
а тебе  — выбираться сквозь ночь, буреломы и снег...
в этих ядерных зимах самое главное не бояться.
в этих ядерных зимах есть место ядреной весне

© Copyright: Марта Яковлева, 2011

***

breathing

дыши, говорю, дыши, и  не делай как я -
не растворяйся в боли и нет, не потворствуй ей,
дыши, говорю, дыши, хорошая, не моя,
ровнее, еще ровнее, еще ровней -
да больно, да хочется плакать в тугой кулак,
да хочется резать руки, чтоб отлегло,
дыши, говорю, и только не делай так,
как делаю я, раскрошивая стекло
меж хрупкими пальцами, кровью дразня мороз,
как делаю я, погрязшая в февралях,
дыши, говорю, дыши пока серебро
окрасит твои ресницы. дари мне взгляд,
дари мне движение рук и упрямый бег,
дыши, говорю, дыши, и мы выживем, не солжем...
...она оседает из рук моих на грязный столичный снег,
и пишет на нем: "мне больно дышать" ножом.


© Copyright: Марта Яковлева, 2011

За то, кем я была, и кем ещё побуду,
пока, как клейкий лист, не развернётся жизнь,
простите все,
кто, может быть, отсюда
посмотрит в черноту мою, и даль, и синь…
В нарядную меня — тростиночку, трёхлетку –
в хрустящее бумажное бессмертие моё,
где я под Новый год стою на табуретке,
и хохочу над тем,
как бабушка поёт...

Когда я отступлю — на шаг, на два — от края,
и встанут предо мной
мой дед, отец и брат,
которых больше нет (а я стою живая),
то, думается мне, сильнее во сто крат
я полюблю вас всех — и тех, кого не знаю,
и тех, кого забыла, забуду навсегда,
и тех, кого сейчас
бесследно забываю,
(ты спросишь «и меня?», и я отвечу «да»)…

Осыплемся мы все, как маковое семя,
из всех своих пустых бесчисленных сердец.
Но алые цветы пока цветут всё время,
пока ещё цветут
и зреют, наконец,
и истекают вглубь — то молоком, то мёдом,
и оплетают вдаль — то светом, то огнём,
и если не мешать, то прорастают сходу
сквозь ель,
сквозь табурет,
сквозь девочку на нём.

Я с вами заодно (не хуже и не лучше),
но мир стоит в дверях, как вечный Новый год,
и выведет нас всех, по одному, за ручку,
туда, где смерти нет,
где бабушка поёт,
где все уже равны и ростом, и любовью,
где не о чем роптать... лишь грустно от того,
что каждому из нас положат к изголовью
прощенья и конфет,
и больше ничего.

© Copyright: Елена Касьян